Константин Крылов: Фазиль Искандер. Вместо некролога
Он был одним из тех, кто помог нам пережить советскую власть.
Леонид Гозман о Фазиле Искандере
Это очень скверно, когда нечего читать. Для меня это синоним «нечего делать» и вплотную приближается к «незачем жить».
В ранней молодости (которая у меня пришлась на конец семидесятых) ситуация «нечего читать» случалась регулярно. Нет, конечно, всегда можно было взять с полки Толстого. Но сидеть на толстовской мучной диете для молодого растущего интеллекта было невыносимо. Не спасало и бесконечное перечитывание «Мастера и Маргариты», чем кормились духовнобогатые девы. До одури хотелось чего-то современного, про сейчас. Ещё лучше – фантастики. И, конечно же, переводной. Тут было главное – не нарваться на какого-нибудь прогрессивного западного автора. Прогрессивность я чуял нутром и ненавидел её во всех проявлениях. Я не мог заставить себя читать Рея какого-нибудь Бредбери, зато каждую строчку Лема или Хайнлайна перечитывал по три раза.
Что же касалось современной мне литературы, я воспринимал её примерно так же, как советскую стоматологию – то есть с ужасом и омерзением. Чтение советских писателей доставляло боль почти физическую. Впрочем, и тут были свои градации – от почти выносимого до запредельно-инфернального.
Особенно жуткими было сочинительство нацкадров. Если писания русских «деревенщиков», при всей их бесконечной унылости и депрессивности, ещё можно было хоть как-то одолеть, то русскоязычные сочинения бесконечно многочисленных Нутайзурбуевых и Кроликоянецев – обычно про быт южных сёл – были чем-то совершенно инфернальным. Я физически ощущал, как меня загоняют в войлочную юрту, к овцам и клопам. С другой стороны, нацкадровские тексты иногда доставляли то, что сейчас называют «лулзами» (по-русски это, наверное, будет «скорбные ржаки»). Некоторые перлы из нацкадровских сочинений передавались из уст в уста.
Поэтому, когда добрые знакомые мне дали журнал без обложки и посоветовали прочесть повесть человека с узнаваемо восточным именем и названием «Созвездие Козлотура», я решил, что добрые знакомые решили угостить меня очередной порцией скорбных ржак.
Повесь начиналась так: «В один прекрасный день я был изгнан из редакции одной среднерусской молодежной газеты, в которой проработал неполный год».
«Хм» - подумал я и чтение продолжил.
Через пару страниц я наткнулся на типичный восточный лулз-ржак, который органично смотрелся бы в кавказской или среднеазиатской прозе. Но было видно, что автор вписывает его вполне сознательно. Когда же я дошёл до описания соотечественника автора, руководителя широкого профиля и знатока восточных тостов, у меня возникло совсем странное чувство.
Я понимал, что автор издевается. Но было не вполне ясно, над чем именно.
0
Начиная этот текст, я выбирал из двух возможностей. Написать более-менее гладкий некролог ушедшему от нас – в преклонном возрасте, не сказать чтобы безвременно - уважаемому человеку. Или всё же поговорить о том, чем этот уважаемый человек может быть интересен здесь, сейчас, а также и после того.
Я выбрал второе, осознавая все риски подобной позиции. Текст вызовет раздражение, а то и нападки, причём со всех сторон. Но я пока живой, а значит – как-нибудь переживу и это. Что касается моей дискурсивной совести, то она чиста: еже писахъ – писахъ.
( Collapse )